Введение:
Лирика «серебряного» века многообразна и музыкальна. Сам эпитет «серебряный» звучит, как колокольчик. Серебряный век – это целое созвездие поэтов. Поэтов – музыкантов. Стихи «серебряного» века – это музыка слов. В этих стихах не было ни одного лишнего звука, ни одной ненужной запятой, не к месту поставленной точки. Все продуманно, четко и музыкально.
В начале XX в. существовало множество литературных направлений. Это и символизм, и футуризм, и даже эгофутуризм Игоря Северянина. Все эти направления очень разные, имеют разные идеалы, преследуют разные цели, но сходятся они в одном: работать над ритмом, словом, довести игру звуками до совершенства.
Решающий скачок произошел в акмеистической поэзии, когда, отталкиваясь от символизма, акмеисты перешли к прекрасному земному миру. И тут они, конечно, обратили внимание на все то множество предметов, вещей, вещиц, которые создала цивилизация. Кого бы мы ни взяли: Кузмина, который не был буквальным акмеистом, но был близок к акмеизму, или «натуральных акмеистов» вроде Мандельштама и Ахматовой, — у них эта любовь к вещному миру проявилась в невероятном множестве стихов. Можно привести сотни примеров: Мандельштам описывал футбольный мяч, мороженое, какие-то корзинки. В сборнике «Камень» — сотни вещей и предметов. У Ахматовой это все приняло форму как бы возрождения некой античности: она замечает, что медь на умывальнике позеленела, на столе забыты хлыстик и перчатка, — примеров можно вспомнить сотни.
Постепенно от классического акмеизма протянулась целая долгая линия, которую можно назвать «постакмеистической» поэзией. Поэты, которые пошли в этом направлении, стали невероятно плотно набивать свои стихи вещами. Багрицкий так сладострастно описывал еду и вообще одесские бытовые реалии, что иногда это оказывалось просто вершиной в его стихах, особенно там, где он скрестил акмеизм с экспрессионизмом. Вот оно — в стихотворении «Контрабандисты»: «Чтоб звезды обрызгали груду наживы:/Коньяк, чулки и презервативы». Эта строчка — лучшая.
Это во многом привилось ко всей советской поэзии, поскольку она была на две трети наследницей акмеизма и на треть — наследницей футуризма .
Эта новейшая поэзия — как футуристическая, так и акмеистическая — явно обратилась к опыту живописи. Акмеистическая — к классической и мирискуснической живописи, а футуристическая — к новейшей живописи: от импрессионизма, через Пикассо, к кубистам и авангардистам. Они просто смыкаются, эти области — новейшая живопись и футуризм. Глаза стали доминирующим органом чувств поэта. Зрение и есть тот механизм, который вовлекает вещный мир в поэзию. Но тут мы опять возвращаемся к тому, с чего начали, к мысли Мандельштама относительно того, что назвать вещь — это довольно простое и вульгарное дело, что вещь обладает еще и Психеей.
Глава 3:
Роман кончен. Трагедия десяти лет рассказана в одном кратком событии, одном жесте, взгляде, слове.
Нередко миниатюры Ахматовой были, в соответствии с ее излюбленной манерой, принципиально не завершены и подходили не столько на маленький роман в его, так сказать, традиционной форме, сколько на случайно вырванную страничку из романа или даже часть страницы, не имеющей ни начала, ни конца и заставляющей читателя додумывать то, что происходило между героями прежде.
Хочешь знать, как все это было?-
Три в столовой пробило,
И прощаясь, держась за перила,
Она словно с трудом говорила:
"Это все... Ах, нет, я забыла,
Я люблю вас, я вас любила
Еще тогда!" "Да"."
Хочешь знать, как все это было?
Возможно, именно такие стихи наблюдательный Василий Гиппиус и называл "гейзерами", поскольку в подобных стихах – фрагментах чувство действительно как бы мгновенно вырывается наружу из некоего тяжкого плена молчания, терпения, безнадежности и отчаяния.
Стихотворение "Хочешь знать, как все это было?.." написано в 1910 году, то есть еще до того, как вышла первая ахматовская книжка "Вечер"(1912), но одна из самых характерных черт поэтической манеры Ахматовой в нем уже выразилась в очевидной и последовательной форме. Ахматова всегда предпочитала "фрагмент" связному, последовательному и повествовательному рассказу, так как он давал прекрасную возможность насытить стихотворение острым и интенсивным психологизмом; кроме того, как ни странно, фрагмент придавал изображаемому своего рода документальность: ведь перед нами и впрямь как бы не то отрывок из нечаянно подслушанного разговора, не то оброненная записка, не предназначавшаяся для чужих глаз. Мы, таким образом, заглядываем в чужую драму как бы ненароком, словно вопреки намерениям автора, не предполагавшего нашей невольной нескромности.
Нередко стихи Ахматовой походят на беглую и как бы даже не "обработанную"запись в дневнике:
Он любил три вещи на свете:
За вечерней пенье, белых павлинов
И стертые карты Америки.
Не любил, когда плачут дети,
Не любил чая с малиной
И женской истерики.
...А я была его женой".
Он любил...
Иногда такие любовные "дневниковые" записи были более распространенными, включали в себя не двух, как обычно, а трех или даже четырех лиц, а также какие-то черты интерьера или пейзажа, но внутренняя фрагментарность, похожесть на "романную страницу" неизменно сохранялась и в таких миниатюрах:
Там тень моя осталась и тоскует,
Все в той же синей комнате живет,
Гостей из города за полночь ждет
И образок эмалевый целует.
И в доме не совсем благополучно:
Огонь зажгут, а все-таки темно...
Не оттого ль хозяйке новой скучно,
Не оттого ль хозяин пьет вино
И слышит, как за тонкою стеною
Пришедший гость беседует со мною".
Там тень моя осталась и тоскует...
В этом стихотворении чувствуется скорее обрывок внутреннего монолога, та текучесть и непреднамеренность душевной жизни, которую так любил в своей психологической прозе Толстой.
Особенно интересны стихи о любви, где Ахматова - что, кстати, редко у нее – переходит к "третьему лицу", то есть, казалось бы, использует чисто повествовательный жанр, предполагающий и последовательность, и даже описательность, но и в таких стихах она все же предпочитает лирическую фрагментарность, размытость и недоговоренность. Вот одно из таких стихотворений, написанное от лица мужчины:
Подошла. Я волненья не выдал,
Равнодушно глядя в окно.
Села словно фарфоровый идол,
В позе, выбранной ею давно.
Быть веселой - привычное дело,
Быть внимательной - это трудней...
Или томная лень одолела
После мартовских пряных ночей?
Утомительный гул разговоров,
Желтой люстры безжизненный зной
И мельканье искусных проборов
Над приподнятой легкой рукой.
Улыбнулся опять собеседник
И с надеждой глядит на нее...
Мой счастливый богатый наследник,
Ты прочти завещанье мое".
Подошла. Я волненья не выдал...
Заключение:
"Ахматова принадлежит к плеяде молодых поэтов, выступающих под знаменем "акмеизма"... Сущность новой школы состоит в реакции против отвлеченности символизма 90-х и 900-х годов...
Стихи Ахматовой... выделяются своей простотой, искренностью, естественностью. Ей, видимо, не приходится делать усилий, чтобы следовать принципам школы, потому что верность предметам и восприятиям прямо вытекает из ее натуры. Ахматова остро чувствует вещи - физиономию вещей, окутывающую их эмоциональную атмосферу. Какая-нибудь деталь - вдруг схваченная и освященная сознанием - неразрывно сплетается у нее с настроением, образуя одно живое целое.
Ушла к другим бессонница сиделка.
Я не томлюсь над серою золой.
И тут же вещь, слившаяся с эмоцией:
И башенных часов кривая стрелка
Смертельной мне не кажется иглой...
В "Белой стае" - светлая отчеканненость чувства, примиренность, какой-то пушкинский взгляд со стороны...
"Белая стая" намечает новые пути в творчестве Ахматовой, свидетельствует о ее художественном и духовном росте. Является новое, углубленное восприятие мира... За миром вещей раскрывается безбрежное царство духа - "белый рай" символизма.
За окном крылами веет
Белый, белый Духов день... "