Введение:
Вопрос об использовании в русском языке иностранных слов был впервые поставлен в печати в середине ХVIII века. Связан он был преимущественно с активным проникновением в язык образованной части общества многочисленных галлицизмов и германизмов.
Уже в 1759 г. известный русский писатель А.П.Сумароков коснулся этого вопроса в двух своих статьях («О коренных словах русского языка» и «О истреблении чужих слов из русского языка»). Критически отозвавшись об употреблении «чужих и некстати новосделанных слов», А.П.Сумароков настаивал на их изгнании из языка и замене соответствующими русскими аналогами. Впоследствии многие слова, с которыми боролся А.П.Сумароков, исчезли, не получив широкого распространения (эдиция, эдукация, антишамбера, нактиш и др.), другие же прочно укоренились в русском языке (суп, фрукты, сервиз, том и др.).
В конце XVIII - начале XIX в. полемика о целесообразности использования иноязычных заимствований велась между сторонниками А.С.Шишкова и Н.М.Карамзина. Если Н.М.Карамзин и его окружение допускали возможность и даже желательность употребления в разумных пределах иноязычной лексики, то А.С.Шишков и его приверженцы выступали с позиций крайнего пуризма. Борясь за изгнание из русского языка всех слов неславянского происхождения, независимо от степени их укоренения, последователи А.С. Шишкова шли значительно дальше даже А.П.Сумарокова, признававшего целесообразность заимствований из греческого языка. Полемика эта, однако, носила чисто литературный характер. Научные круги проявили к ней полное равнодушие, что хорошо видно из следующего примера. В начале XIX столетия некий господин, не назвавший имени, предложил Российской Академии пожертвование в 30 червонцев для награждения золотой медалью автора лучшего сочинения на тему «Имеет ли русский язык нужду, для обогащения своего, заимствовать и до какой степени, оборот речений из других языков, кроме своего корня?». Академия, однако, отклонила обсуждение предложенного вопроса, полагая очевидным, что «русский язык, по своему изобилию и свойству, не имеет нужду заимствовать оборотов и выражений из языков чужеземных».
По меткому замечанию В.Г.Белинского, подобная неприязнь ко всему новому в жизни и речи людей как нельзя более характерна для пуристов, которые возмущаются всяким иностранным словом, как ересью или расколом в ортодоксии родного языка. В.Г.Белинский был убежден, что «каждая эпоха... ознаменовывалась наплывом иностранных слов; наша, разумеется, не избегла его и это еще не скоро кончится: знакомство с новыми идеями, выработавшимися на чуждой нам почве, всегда будет приводить к нам и новые слова».
Взгляды В.Г.Белинского на иноязычную лексику в той или иной мере разделялись многими лингвистами XIX-нач.XX века (Р.Ф.Брандт, Я.К.Грот, Е.Ф.Карский, И.И.Огиенко и др.). Так, акад. Я.К.Грот отмечал: «Что касается слов иностранных в русском языке, то присутствие их неразрывно связано с самым ходом нашего образования, которое постоянно питалось плодами западной жизни... Число иноземных слов, вторгшихся и еще вторгающихся к нам вместе с новыми понятиями, изобретениями и учреждениями, заимствуемыми с запада, так велико, что изгнать их даже и в отдаленном будущем, едва ли удастся».
Глава 2:
«Ситуация двуязычия» приоткрывает таящиеся в ней сложности, обнаруживает свою художественную глубину и причастность к самым различным сферам поэтики. Здесь и жанр (в данном случае — потешный, смешной анекдот). Здесь и некий микросюжет, восходящий к общим перипетиям сложного сюжета романа. Здесь и стилистика, здесь, наконец, и какие-то стороны психологии речи.
«Ситуация двуязычия», как это сразу заметно, несводима к широко известному явлению «макаронической речи». Такая речь — относительно локальный феномен, который принадлежит к истории русского литературного языка, к лексикологии, изучающей «макароническую речь» статически, вне ее художественного многообразия. «Ситуация двуязычия» может включать в себя и «макароническую речь», но она значительно шире «макаронической речи». А главное, качество здесь совершенно иное: «ситуация двуязычия» — явление поэтики художественного произведения, связанное и с вечным обновлением одного и того же жанра, и с логикой сюжета, и с движением стиля. Восходит же она к заветной для поэтики проблеме героя, понимаемого в его художественной специфике, интерпретируемого как часть структуры художественного высказывания. Словом, «ситуация двуязычия» — на скрещении, на пересечении многих сторон художественного произведения. Она как бы затеряна в переплетении их, и именно поэтому она не выделялась и не исследовалась. К тому же выделить «ситуацию двуязычия» методически крайне трудно. Она «врастает» в общую характеристику персонажа, в сюжет; в ней воплощается и ряд существенных сторон мироощущения художника слова. Рассуждая о судьбе «ситуации двуязычия» в творчестве А.С.Пушкина, придется поэтому обращаться и к тому, что составляет ее поэтический антураж.
«У Шекспира римские ликторы сохраняют обычаи лондонских алдерманов... У Расина полускиф Ипполит говорит языком молодого благовоспитанного маркиза», — замечал А.С.Пушкин в статье «О народной драме...» . А.С.Пушкин оправдывает условность драмы и театра в современном ему варианте, и все же единство языка такой драмы заметно претит ему. Явно ориентируя «Бориса Годунова» на сохранение неизбежной для театра и необходимой театру условности, А.С.Пушкин тем не менее вкладывает в уста своих героев, француза Маржерета и немца Розена, французскую и немецкую речь. Возникло комическое двуязычие: русские ратники дразнили наемника-француза, копируя то, что было им непонятно; он же в свою очередь недоумевал, пытаясь разобраться в потоке их слов. И по выходе трагедии из печати раздались недоуменные укоризны безымянного критика: «Ну, что это за сочинение? Инде прозою, инде стихами, инде по-французски, инде по-латине...» . «Ситуация двуязычия» была очерчена верно; на заре реализма «ситуация двуязычия» вызывает нападки, хотя в сущности своей она строго правдива, она достоверна; офицеры, француз и немец, могли говорить только на том языке, которым они владели. Более того, французская и немецкая речь подчеркивала их безразличие к судьбе русского престола и русского народа. И заговори они по-русски, это выглядело бы еще более неправдоподобным, чем речь «благовоспитанного маркиза» в устах «полускифа». Но при всем правдоподобии «ситуации двуязычия», при всей естественности ее она шокирует, эпатирует; однако в пушкинском «Борисе Годунове» она, помимо всего прочего, как раз и рассчитана на эпатаж особого рода — на эпатаж достоверностью, подлинностью.
Заключение:
Заимствуя то или иное слово, русский язык редко усваивал его в том виде, в каком оно бытовало в язы¬ке-источнике. В процессе употребления большая часть слов, при¬шедших из других языков (как правило, вместе с заимствованием тех или иных понятий, реалий и т.д.), упо¬доблялась структуре заимствующего языка. Постепенно многие слова, ассимилированные русским языком, на¬чинали входить в состав общеупотребительной лексики и переставали восприниматься как собственно иноязыч¬ные. Так, в настоящее время слова «броня», «князь»; «мастер», «сахар», «свекла»; «артель», «богатырь», «чулок»; ситец и др. вос¬принимаются как собственно русские, хотя были заим¬ствованы: первые два — из готского языка, третье, чет¬вертое и пятое — из древнегреческого, три следую¬щих — из тюркских языков, последнее — из голланд¬ского. Заимствование — закономерный путь развития любого языка, так как ни один народ, носитель и тво¬рец того или иного языка, не живет совершенно изоли¬рованной, обособленной жизнью.
Процесс освоения иноязычных слов русским языком обогащает наш родной язык, делает его еще более емким, выразительным и развитым. Это не только восприятие слов из других языков, а их творческое освоение на всех уровнях языковой сис¬темы, формальное и семантическое преобразование в соответствии с самобытными, исконными особенностя¬ми русского языка и высокой степенью его развития.
Разносторонний гений А.С.Пушкина является неиссякаемым источником для развития современной художественной культуры. Причина живого влияния великого русского поэта коренится в том, что его эстетическая концепция зиждется на утвержде¬нии материалистического, оптимистического понимания жизни, прославлении ее здоровых начал, разума, добра и красоты, творческих сил человека, свободы и духовной независимости личности .
Таким образом, А.С.Пушкин являлся не только замечательным поэтом, но еще и грамотным и образованным критиком, имеющим обоснованную точку зрения на вопросы стилистики, фонетики художественного произведения. А.С.Пушкин, как в своих художественных произведениях (в скрытом виде), так и в критических статьях (открыто) высказывал свою точку зрения на основные философские проблемы структуры и функционирования русского языка, в связи с чем заслуга его перед русским языком удваивается.